Напротив Олеся сидела Таисия Ароновна. Она и вчера так сидела, но вчера она его не интересовала. А сейчас, после рассказа тети Паши, он стал к ней внимательно присматриваться. Красивые темно-каштановые волосы без намека на седину тугими кольцами вились вокруг головы. Длинные пряди свисали ниже плеч. На лице едва просматривались морщинки. Брови в разлет, хорошо очерченные губы, слегка тронутые помадой, красивый прямой нос. Глаза… Какие у нее глаза! Таисия Ароновна метнула на Олеся встревоженный взгляд. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Олесю стало неловко. Он опустил свои глаза и стал сосредоточенно заниматься содержимым своей тарелки. Интересно, какого цвета были глаза у матери Остапа Соломоновича? Ведь у него глаза голубые, голубые в обрамлении длинных черных ресниц. И рисунок бровей совершенно другой. Надо заняться поисками фотографий его матери. Какой она была в молодости? Во всяком случае, у нынешней Таисии Ароновны и ее сына Остапа во внешности не просматривается ничего общего. Надо искать, кому принадлежит душа нынешней Таисии Ароновны. Их взгляды снова встретились. Теперь в глазах ее был какой-то немой вопрос и искорка надежды. Надо бы с ней поговорить, но как?
Завтрак закончился, все засуетились.
— Остап, — обратилась Таисия Ароновна к сыну, — ты не будешь возражать, если я погуляю немного с молодым человеком?
— Нет, нет, конечно, нет. Идите, — дал согласие Готлиб.
Олесь немного растерялся.
— Пойдемте, Олесь! Ведь вы здесь ни разу не были. Я покажу вам здешние места. Здесь есть очень красивые уголки, которые я рисовала.
Она пошла впереди.
“Неужели она умеет читать мысли”? — подумал Олесь.
Они шли так довольно долго. Дорожка пошла под уклон, затем по дну оврага они вышли к реке. У самой реки лежал ствол огромного дерева, отполированный ветром, дождями, солнцем. Она удобно устроилась на нем и пригласила Олеся сесть рядом.
— Так о чем вы хотели меня спросить? — без каких-либо предисловий спросила она.
Олесь смутился. “Все-таки она читает мысли”.
— Да, я читаю мысли, но очень простые. Глубоко я проникнуть не могу. Олесь, ведь вас так зовут, вчера у вас не было никакого желания у меня что-либо спросить, а сегодня вы просто сгораете от любопытства. Что случилось за это время? Вам что-то рассказала тетя Паша? Она и Остап что-то такое знают обо мне, но скрывают. Об этом знал Юра, но он погиб. Все это время вокруг меня витает какая-то тайна. Об этом знали сначала трое, потом двое, сейчас снова трое. Вы мне можете рассказать? — с мольбой спросила она.
— Нет. Я ничего не знаю, — смутился Олесь.
— Знаете, я уверена, что знаете. Вы сейчас не хотите говорить, потому что ждете моего рассказа. Тогда я начну рассказывать, — немного задумалась Таисия Ароновна.— Олесь! Со мной случилось что-то страшное. Что? Я не знаю. Но когда я пришла в себя, то оказалась в больнице под чужим именем и очень старой. Мне в больнице не хотели давать зеркало. Но, когда я встала на ноги, я увидела свое отражение в окне. Я пришла в ужас. Я так переживала, что мне не хотелось жить. Меня спас мой голос. Я пела на языке, которого никогда не знала раньше, но стала вдруг понимать. И вот приходит ужасный старик и говорит, что я — его мать. Я этому не поверила, и он больше не называл меня мамой. Может, это шутка была с его стороны, не знаю. Я никогда его ни о чем не спрашиваю. И вообще, мы почти не общаемся. Вот только если бываем на людях. Он окружил меня заботой и вниманием, нанял домработницу, чтобы за мной ухаживали. Я ведь ничего не умею делать. Только петь, рисовать и писать книги. Олесь, что вы узнали? Скажите! Умоляю вас.
— Я действительно ничего не знаю, Таисия Ароновна, но попытаюсь вам помочь, только и вы должны мне помочь.
— Чем? — с готовностью спросила она.
— Своими воспоминаниями.
— А что мне нужно вспомнить? И как?
— Вы рисуете и довольно хорошо. Постарайтесь не привязываться к натуре, а рисуйте то, что вас тревожит, то, что внутри вас. Может быть, какие-нибудь образы, лица, домик, садик, скамейка, улица. Вы, говорят, пишете рассказы. Я их еще не читал, но обязательно прочту. Перед листом чистой бумаги человек открывает душу. Может, какое-нибудь слово, эпизод, имя, название какой-нибудь реки, города промелькнут там. Я прочту ваши книги, поищу там. Может быть, что-нибудь есть в ваших картинах.
— В картинах не ищите, они с натуры. В книгах тоже вряд ли чего найдете. Их вообще не стоит читать.
— Теперь пишите все по памяти. Надо найти какой-то ключик. В рассказах старайтесь упоминать имена. И еще, я вас покажу “Алисе”.
— Это вашей знаменитой машине?
— Да. Вы только приложите к ней руки и подержите с обеих сторон. Она может заглянуть глубоко в мозг и много рассказать о вас.
— Спасибо вам, Олесь! Вы очень добры. Я сразу поняла, что вы узнали от тети Паши именно то, что меня так тревожит. Я стеснялась спросить ее. Я ее боюсь. Она такая большая и напоминает мне… — она прикрыла рот ладонью, а глаза ее кричали. Она не могла вспомнить, кого же ей напоминает тетя Паша, и почему она ее боится. Олесь взял ее ладонь, поднес к губам ее руку и поцеловал.
— Мне так давно никто не целовал руки, — с грустью вымолвила она.
— А раньше целовали?
— Да. Он очень любил целовать мои руки и при этом так смотрел на меня.
— Кто? Кто целовал вам руки? Вспомните! Ну, скорее вспомните. — Олесь легонько тряс ее за плечи.
— Не знаю.
— Нарисуйте, как он смотрел на вас. Хотя бы глаза.
— Я постараюсь. Я постараюсь зарисовывать все свои воспоминания. Пойдемте, я очень устала.
Обратную дорогу они шли молча. Когда они подходили к спортивному лагерю, Таисия Ароновна спросила:
— Когда вы покажете меня своей машине?
Олесь хотел сказать “завтра”, но вспомнил, что “Алиса” предсказала о его поездке в столицу.
— Я, вероятно, завтра уеду в столицу, а когда вернусь, сразу вам сообщу.
— Я так вас буду ждать!
У одного из домиков она остановилась.
— Я живу здесь. До встречи! — И подала ему руку.
Олесь снова поцеловал ей руку, глядя на нее.
— Я нарисую его глаза. Обязательно нарисую. — Таисия Ароновна повернулась и пошла к дому. Ее плечи подрагивали, она беззвучно рыдала.
Отъезд был назначен на пять вечера. Банку из-под червей тетя Паша поставила в ведро, а снасти решила оставить здесь. И опять эта огромная сумка.
— Тетя Паша, что у вас в сумке?
— Да так, барахло всякое.
— Оставьте его здесь. Смотрите, как все налегке сюда приезжают.
— И то, правда. Чего я с ней таскаюсь? — и она швырнула сумку в свою комнату.
В том же составе, что приехали сюда, компания покатила обратно.
Подъезжая к городку, они обратили внимание на непривычно оживленные улицы. Было много машин с неместными номерами. Повсюду ходили толпы людей с фотоаппаратами, что-то спрашивали у местных жителей, фотографировали.
— Вася, гони отсюда, не останавливаясь, — вдруг приказал директор шоферу, который пытался повернуть к дому директора.
Вася газанул, и в мгновение ока они оказались за пределами городка.
— В чем дело? — осведомился Иосиф Адамович.
— Журналисты, — в страхе промолвил директор. — Ну, Олесь, это ты нам устроил веселую жизнь.
— А я здесь причем? — удивился Олесь.
— Он еще спрашивает! Кто “Алису” оживил?
— Что будем делать? — обратился Максим Сергеевич к остальным.
Иосиф Адамович напыжился — грудь колесом — и важно, со значимостью в голосе, сказал:
— Как что? Отвечать на вопросы, давать интервью.
— Легко сказать. Да они растерзают нас сейчас.
— Ну, и что вы предлагаете? — спросил Штейн у директора.
— Я с вами советуюсь, жду ваших предложений. Олесь, вы у нас стратег. Ваше мнение.
— Надо кому-то их отвлечь. Незаметно рассеяться по квартирам, переодеться и провести пресс-конференцию, — предложил Олесь.
— Я готов взять огонь на себя, — обрадовался Иосиф Адамович. — Где будем проводить пресс-конференцию? — обратился он к директору.
— Естественно, в клубе.
— Вот я их всех туда и уведу, а вы спокойно разойдетесь по домам, а потом придете в клуб.
Вася развернул машину, они подъехали поближе.
— Стойте, — скомандовала тетя Паша. — Задерните занавески. Я сейчас сойду у подъезда Мартыновых. Я им покажу кое-что.
Все улыбнулись, так как знали, что тетя Паша любит проказничать.
— Значит так, ребята. Как только я сойду, дверь захлопывается, Вася жмет на газ, и вы исчезаете.
Микроавтобус подъехал прямо к подъезду дома, где жил директор. Все журналисты и телеоператоры кинулись к машине, чтобы сфотографировать выходящего из нее директора. Тетя Паша подождала, когда соберется больше любителей сенсаций и, стоя задом к дверце, толкнула ее ногой. Дверца распахнулась. Защелкали фотоаппараты. Тетя Паша помедлила, затем неповоротливо выставила наружу свой огромный зад необъятных размеров, туго обтянутый спортивным костюмом, и стала, слегка виляя задом, осторожно вылезать из машины. У встречающих отвисли челюсти. Как только тетя Паша сошла, дверцу захлопнули, и Вася дал газ. Пассажиры утирали слезы, которые брызнули от взрыва мощного хохота.
— Ай, да Пелагея! — держась за живот, приговаривал Юлий Израилевич.
— Ну и выдумщица, — начав икать, замахал руками Остап Соломонович.
Олесь хохотал так раскатисто и заразительно, что, на него глядя, стала смеяться и Таисия Ароновна. До этого никто никогда не видел ее смеющейся.
Микроавтобус снова выкатил за пределы городка.
— Так, теперь твой выход, Иосиф Адамович, — сказал, смеясь, директор. — Где тебя высадить?
— Там же.
— Ты что, тоже хочешь задом выйти? — спросил Остап Соломонович.
— Зачем задом? — не понял шутки Штейн, — я нормально выйду.
— Поехали, Вася! — скомандовал директор.
Снова подъехали к подъезду Мартыновых. Журналистов стало еще больше. Открылась дверца подъехавшей машины, и из нее важно вышел Штейн, подняв в приветствии руку.
Вася газанул. Отъехали недалеко и стали из окон наблюдать за происходящим.
Штейн был выше всех на голову. Он с удовольствием позировал перед телекамерами и фотоаппаратами. Что-то говорил, картинно жестикулируя. К нему протягивали микрофоны, затем он повернулся и пошел в сторону клуба, и вся журналистская братия потянулась за ним.
— Теперь можно спокойно по домам, — сказал директор.
Все стали выходить из машины и расходиться по своим квартирам.
— Вот что, ребята! Через полчаса чтоб все были в клубе, — приказал директор.
