Олесь Семёнович сидел за обычным компьютером. Его пальцы быстро летали над клавиатурой. Он налаживал связь с банком данных института. Его интересовал архив отдела кадров, где хранились личные дела всех жителей города. Наконец-то, он нашел то, что искал.
Ярцева Светлана Юрьевна, год рождения, родители: мать, Ветлугина Пелагея Дмитриевна, отец — прочерк. Муж, Ярцев Николай Григорьевич. Занимаемая должность, главный бухгалтер объединения.
Светлана Юрьевна! Отчество записано отцовское, настоящее. Надо же!
Олесь Семёнович долго смотрел на экран компьютера, как бы зрительно впитывая в себя скудную информацию.
Со следующим заданием компьютер справился довольно быстро.
Ветлугина Пелагея Дмитриевна. Её биографические данные ничего нового не дали, хотя он тоже долго смотрел на них. Артёменко снова вернулся к предыдущему документу. Светлана Юрьевна. Стоп. Дата рождения 25 апреля 2045 года. Значит, в 2044 году, летом, Березовский был в небольшой таежной деревушке, где встретил девушку по имени Паша, которой тогда было всего 18 лет.
Далее. Березовский Юрий Николаевич, дата рождения, дата гибели, послужной список. Не женат.
— Не женат, — вслух повторил Олесь Семёнович, и выключил компьютер. Пошел доставать свою “Алису”. Он долго сидел перед ней, о чем-то думая. “Алиса” чуть слышно мурлыкала. Наконец, он поднял с колен руки и приложил их к энергоприемникам. Заиграла музыка. Играл симфонический оркестр, слышался перезвон колоколов. На дисплее прояснилось четкое изображение небольшой деревушки, затерявшейся в таежной глуши. По улице шла девушка в пестром платье с короткими рукавами. Девушка высокая, крупная в кости, но очень худая. Пышные, темно-русые волосы свисали на плечи. Девушка улыбалась, демонстрируя ровные белые зубы. К ней подошёл молодой человек в спортивной одежде, с рюкзаком за плечами. Рядом с ним показалось ещё человек десять. Юноша что-то спросил у девушки. Она махнула рукой и увела куда-то всю группу.
— Так познакомились Паша Ветлугина и Юра Березовский, — сообщила “Алиса”. — Это было 58 лет назад. Девушка окончила школу, юноша учился на четвертом курсе института. На летних каникулах он подрабатывал в спорткомитете, сопровождая туристические группы в многодневных походах по тайге. В эту деревню они зашли случайно. Один из туристов тяжело заболел и нуждался в медицинской помощи. Группа на неделю задержалась в этой деревне. Юра и Паша полюбили друг друга с первого взгляда. Но любовь их была недолгой. Через неделю туристы ушли. Юра, прощаясь с Пашей, обещал ей писать, но она не получила от него ни одного письма. Это не сломило девушку. Она стойко вынесла жестокий удар судьбы, и воспитала дочь одна, отвергая настойчивые предложения поклонников. Сорок лет было Паше, уже Пелагее Дмитриевне, и двадцать один год дочери Светлане, когда в эту деревню приехал выдающийся ученый, Юрий Николаевич Березовский, под руководством которого началось большое строительство. Народу приехало много. Поставили палатки. Многие местные жители пустили в свои дома квартирантов. Только Пелагея Дмитриевна никого к себе не пускала. У неё была взрослая дочь, и она боялась, чтобы у дочери не повторилась её судьба.
— Однажды вечером, — продолжала рассказ “Алиса”, — подоив корову, Пелагея Дмитриевна зашла в дом с ведром молока. Дочь месила тесто на пироги.
— Света, процеди молоко, я отнесу Зорьке пойло и подкину на ночь сена.
— Мама, к нам кто-то идет, — глянув в окно, сообщила дочь.
— Постояльцы нам не нужны.
В дверь постучали.
— Входите, не заперто.
— Разрешите? Добрый вечер! — вошел довольно крупный мужчина: массивная фигура, развернутые плечи, залысины на висках, слегка припорошенные сединой густые волосы. — На постой не пустите? Мне сказали, что у вас никого нет.
Прошедшие годы совершенно изменили некогда худенькую девушку. Это была очень высокая женщина с явно излишней полнотой, необъятных размеров.
— На постой не берем, — был суровый ответ.
Но голос. Её голос был прежним, слегка глуховатый, с хрипотцой.
Мужчина внимательно глянул на хозяйку. Их глаза встретились. Её — злые, ненавидящие, его — печальные и грустные. В них была такая безысходная тоска, что сердце женщины сжалось от боли. Они довольно долго смотрели в глаза друг другу, стараясь уловить знакомые черты. Но слишком велик был срок разлуки, жизнь изменила обоих настолько, что они не могли сразу узнать друг друга.
— Паша, ты ли это? Почему не ответила ни на одно моё письмо?
— Будет врать-то. Я ни одного письма от тебя не получала, — её губы скривились в презрительной усмешке.
— Это какое-то недоразумение. Первый год я писал тебе, чуть ли не каждый день. Я звал тебя в столицу. Я не знал, что думать.
— Мама, кто это? — из кухни вышла Светлана, вся испачканная мукой.
— Это твой отец, дочка.
Было такое впечатление, что гостя кто-то наотмашь ударил по лицу. Он прикрыл глаза руками, его слегка покачивало, но мужчина взял себя в руки.
— Пашенька, значит, у меня есть дочь? — он протянул к ней руки. Но она была по-прежнему холодна и надменна.
— Да. Ты её отец. Но она моя дочь и только моя. Ты на неё не имеешь никакого права. Я вырастила дочь одна.
— Ты что, замуж не выходила?
— Кто же меня взял бы с нагулянным ребенком?
— Прости, Пашенька! Мне не надо было доверять почте, а надо было всё бросить и приехать самому. Но твое упорное молчание удерживало меня.
— Лучше уходи. Я больше тебе не верю.
— Скажи, как зовут мою дочь?
— Светлана. Уходи и забудь сюда дорогу.
Его массивная фигура поникла, словно уменьшилась в размерах, плечи опустились, руки безвольно повисли.
— Прости, если сможешь! — он медленно повернулся и, придерживаясь за косяк, вышел, подавленный и разбитый, будто тащил неподъемную ношу.
— Мама, это правда, мой отец? — Светлана так и стояла в дверях кухни. По щекам девушки текли слёзы.
— Да, Светлана, правда.
— Но почему ты ему не поверила?
— Через столько лет? Да я за эти годы верить разучилась не только ему.
— А если он и правду сказал, что писал тебе?
— Какое это имеет сейчас значение? Двадцать два года прошло. У меня внутри всё почернело от боли и от слёз. Ты думаешь, мне легко было? Какой стыд я перенесла, сколько насмешек и упрёков выслушала в свой адрес? Я с болью вырвала его из своего сердца, — она опустилась на стул и разрыдалась.
— Мама, не плачь. Ты сама виновата. Ты не боролась за свое счастье, ты просто опустила руки и поплыла по течению.
— Что же, по-твоему, я должна была делать?
— Ты должна была разыскать его. Если он говорит правду, то ты собственными руками погубила свое счастье, заживо похоронила. А теперь прошлое не вернуть. Ты хоть знаешь, кто он?
— Не знаю, и знать не хочу.
— Напрасно, мама. Он на стройке самый главный. Фамилию его ты хоть знаешь?
Пелагея Дмитриевна задумалась.
— У меня где-то было записано.
— Адрес тебе он свой давал?
— Давал, когда прощались. Но я его потеряла. Я ждала от него письма, но так и не дождалась.
— А он от тебя ждал, но так и не дождался. Эх, мама, мама! Что же ты наделала? Ведь ты и меня при живом отце сделала полу сиротой. Я на собственной шкуре испытала, что такое безотцовщина.
Светлана взяла ведро с молоком, стала цедить. Мать поднялась и пошла в коровник.
На следующий день Юрий Николаевич пришёл снова. Мать с дочерью ужинали.
— Можно войти? Приятного аппетита!
Светлана подскочила, подвинула к столу третий стул, протёрла полотенцем.
— Садитесь, папа, с нами ужинать. У нас вареники с картошкой.
— С удовольствием! — он протянул дочери коробку конфет.
— Спасибо! — смутилась она. — Садитесь.
Гость сел за стол. Вареники со сметаной запивали парным молоком. Ужин проходил в полном молчании.
— Может, все же возьмёте на постой? Мне, действительно, жить негде. Не чужой ведь я вам. Как только построят первый дом, я уйду от вас.
— Ладно, уж, оставайся, — разрешила Пелагея Дмитриевна. — Освободим тебе Светину комнату, а она ко мне перейдет.
После ужина они занялись перестановкой, а потом гость пошел помогать по хозяйству.
Стройка шла ускоренными темпами. Одновременно поднимались стены нескольких пятиэтажных домов и лабораторного корпуса.
Юрий Николаевич оказался мастеровым мужиком. За лето он капитально отремонтировал дом, сменил крышу, построил новый утепленный коровник. По выходным дням со стройки приходили рабочие. К концу августа готовился к сдаче первый жилой дом. Однажды вечером Светлана пришла с пареньком, Колей Ярцевым. Он был инженером-строителем из приезжих. Познакомились, поужинали, поговорили. Уходя, Николай смущаясь, сказал:
— Пелагея Дмитриевна, я люблю вашу дочь. Я хочу на ней жениться. Я пришел просить у вас руки вашей дочери.
— А ты у неё просил? — глянула хозяйка на новоявленного жениха.
— Да, мама, я согласна, — Светлана подошла к парню и взяла его за руку.
— Вот и хорошо, — обрадовался Юрий Николаевич. — Это будет первая свадьба в новом городе. Через две недели сдается первый дом. На свадьбе в качестве подарка вы получите ключи от новой квартиры.
Свадьба была роскошной по тем временам. Столы накрыли на площади в центре будущего города. В качестве подарка будущий директор научно-производственного объединения преподнёс молодоженам ключи от трехкомнатной квартиры. Когда проводили молодых спать, Пелагея Дмитриевна ушла со свадьбы, которая продолжалась до утра. Она подошла к калитке, постояла в нерешительности, глядя на новый забор, толкнула рукой калитку. Та бесшумно распахнулась на хорошо смазанных петлях. Во дворе у крыльца свежевыструганным деревом белела скамейка. Она опустила на неё свое грузное тело. В темноте ночи приближалось белое пятно. В распахнутую калитку вошел Юрий Николаевич в белой рубашке без галстука, верхняя пуговица расстегнута.
— Сумерничаешь, Пашенька? — он сел рядом, хотел обнять женщину за плечи.
— Убери руки, и не распускай их впредь! За свадьбу, спасибо! А теперь можешь уходить. Первый дом уже сдали.
— Понимаешь, какое дело, мне не хватило там квартиры. Мы, в первую очередь, квартиры давали семейным, а я, как видишь, холостой.
— Почему ты не женился? Мужик ты видный, грамотный. Наверно, от баб отбою не было.
— Понимаешь, Пашенька, я однолюб. Когда я не дождался от тебя письма, я возненавидел женщин и всего себя посвятил науке. Я дневал и ночевал на работе. Была у меня одна уборщица, очень добрая женщина. Она беспокоилась обо мне и заботилась по-матерински. Ее сын, мой ровесник, трагически погиб в автомобильной катастрофе со всей семьей. По утрам она приносила мне на работу завтрак, в обед напоминала, чтобы я сходил в столовую. Если у меня не было времени, она приносила еду на мое рабочее место. Она следила за чистотой моего постельного белья и гардероба. Мне было не до этого. Может быть, благодаря её заботе, я достиг таких высот в науке. Сейчас вот, строю город на свои средства.
— И где же та женщина сейчас, которая о тебе так заботилась?
— Два года, как схоронил. Царство ей небесное! — он опустил низко голову.
Они долго молчали, каждый думал о своей прожитой в одиночестве жизни.
— Расскажи о себе, Пашенька, — попросил он.
— Что рассказывать? Натерпелась я в своей жизни. Как стал расти живот, от стыда умереть хотела. Вся деревня косилась на меня. Как же, в девках нагуляла. Матерью-одиночкой всю жизнь прожила. Как родилась Светка, я поправляться стала, красивой сделалась. От ухажеров отбою не было. Но я все тебя ждала, — она усмехнулась. — Дождалась.
Он взял её пухлую, всю в перевязочках и ямочках, руку, погладил другой рукой, хотел поцеловать. Она выдернула руку, отодвинулась.
— Уходи! Нам больше нельзя оставаться под одной крышей.
— Но ты же моя жена, Пашенька. Ты единственная для меня на всю жизнь.
— Я была твоей женой всего шесть дней, за которые ты успел мне ребенка сделать. Ты для меня умер много лет назад. Во мне что-то оборвалось, перегорело. Я от этого и полнеть начала. Мне мужик был нужен, как природой положено, а я в одинокой постели по ночам подушку слезами обливала. Я ведь тоже однолюб. И ты для меня единственный на всю жизнь. А теперь, уходи! Я не хочу лишних разговоров и деревенских пересудов. Хватит. Я их за свою жизнь получила с лихвой.
— А чтобы не было пересудов, давай узаконим наши отношения. Выходи за меня замуж, Пашенька.
— Ты опоздал на двадцать лет со своим предложением. Как мужик, ты мне больше не нужен, а без мужа жить, мне, видать, на роду написано. Единственное, что я могу тебе предложить, это свою дружбу и хорошее отношение. Я буду заботиться о тебе, как та женщина, не больше, — она вытерла ладонью глаза, закусила губу, чтобы не разрыдаться, потом почти прошептала. — Уходи!
Он с трудом поднялся, низко поклонился ей.
— Прости, Пашенька! Прости, любовь моя!
Мужчина медленно пошел к калитке в надежде, что она окликнет, остановит. Тогда жизнь приобретет новые краски и смысл, но этого не произошло. Пелагея Дмитриевна зажала рот руками, чтобы не вырвался из её уст этот предательский крик души. В темноте некоторое время была видна белая рубашка удаляющегося мужчины, а потом тьма поглотила и её.
— Юрочка, вернись, — прошептала она и разрыдалась.
Если бы он услышал этот крик шепотом! Если бы услышал!
Краски на экране дисплея стали тускнеть, изображение исчезло. Олесь Семёнович продолжал сидеть перед “Алисой” в ожидании продолжения захватывающей истории. Компьютер отключился. Он глянул на часы. Прошло два часа. Бесполезно уговаривать “Алису”, сейчас заставит идти обедать. Компьютер ласково замурлыкал. Олесь Семёнович улыбнулся.
— Кошечка моя своенравная, — он понёс компьютер в сейф.
